Есть в России деревня, где живут люди редкой древней профессии — мочальники.

Я стою на скользком помосте и стараюсь не вдыхать глубоко: пахнет гниющим деревом. «Только бы не упасть», — думаю я и, как нарочно, в ту же секунду теряю равновесие и оказываюсь в мутной воде. К счастью, это совсем неглубокий пруд — местные жители называют его мóчищем. Алексей, мужчина лет тридцати пяти, помогает мне выбраться, а сам остается в воде по пояс. Он достает из пруда притопленные под грузом свертки древесной коры, а затем расстилает их на земле, наподобие ковров. Фотограф Марина Маковецкая фиксирует каждое движение Алексея.

Мы с Мариной в Нижегородской области — в деревне Букалей с населением 43 человека. Алексей показывает нам, как добывает средства к существованию для семьи. Вот он руками сдирает внутренний слой «ковров» — белые древесные волокна — и развешивает их сушиться на заборах. Чем он занят? Еще век назад любой наш соотечественник сразу ответил бы на этот вопрос. Букалейцы — одни из последних людей, живущих древнейшим русским промыслом — мочальным.

«Для салазок нужно вырвать две елки с корнями, загнутыми как крючья, связать их и уложить на них кору», — говорится в самоучителе для мочальников. Каким образом крестьяне вырывали елки, автор пособия не уточняет.

У китайцев был шелк, у англичан — шерсть, а у русских — мочало. Этот материал сыграл в судьбе России такую важную роль, что его без преувеличения можно было отнести к национальным символам наравне с собольим мехом. Но о мочале, как только необходимость в нем исчезла, позабыли. Сегодня даже значение этого слова известно в России не каждому.

Мочалом называлась замоченная в воде и высушенная внутренняя часть липовой коры — луб (он же лыко, или подкорье). Из него крестьяне в промышленных масштабах изготавливали десятки необходимых вещей: лапти, морские канаты, кисти для побелки, банные мочалки (теперь понятно, почему они так называются), кровлю для крыши, сита для муки и рогожу — дешевую ткань, которая шла на одежду и мешки. Рогожа, как самый ходовой товар, частично поставлялась на экспорт. Вплоть до начала XX века липовая кора «кормила» минимум половину крестьян в Центральной России — в основном жителей северного Поволжья. Как сообщает перепись Императорского лесного института, только в 1912 году было заготовлено 2,8 миллиона пудов, то есть 44 тысячи тонн 

Людей, зарабатывавших на жизнь заготовкой мочала, называли мочальниками. В 1840 году географ Петр Кеппен только в восьми поволжских губерниях насчитал сотни тысяч изготавливавших мочало крестьян. Масштаб промысла был столь огромен, что, обеспокоенное состоянием липовых лесов, Министерство государственных имуществ отправило Кеппена в двухлетнюю экспедицию для подсчета ущерба. «В лесах России встречается немало лип, на истреблении которых основан один из примечательнейших промыслов, — писал географ. — Зная, что промысел этот, столь национальный, никем пока не описан, я решился собрать о нем сведения». Сведения, представленные Кеппеном в 60-страничном отчете «О мочальном промысле», уникальны: например, только у него есть информация о том, что в Крыму мочало делали из волокон финикового дерева.

Марина Маковецкая узнала про деревню мочальников, когда делала съемку для другой статьи в соседнем с Букалеем селе Полх-Майдан, где из липы делают матрешек: тогда Марине объяснили, что кору забирают себе букалейцы. «В двух деревнях налажено взаимовыгодное сотрудничество, — рассказала фотограф, приехав в редакцию. — У мочальников нет проблем с сырьем, и матрешечникам удобно: соседи бесплатно очищают липы от коры».

Недолго думая, мы направились в Нижегородскую область, вооружившись книгой Кеппена и самоучителем «Как заготавливать мочалу» 1912 года издания. В предисловии автор — некто Пермяк — уверял, что освоить «легкое и доходное ремесло» может любой желающий. Но уже с первых страниц стало очевидно, что мочальный промысел был весьма экстремальным занятием.

Самым опасным этапом мочального дела была заготовка липовой коры. Рубить и «драть липу» крестьяне уходили целыми семьями в начале мая: в это время в деревьях начинается движение сока, и кора легче отстает от древесины. Мочальники вместе с женами и детьми жили в болотистых лесах несколько недель. С молодых лип кору — зубами, по свидетельству Кеппена, — драли на лапти, большие деревья валили и обдирали топором. Иногда ради скорости кору снимали прямо со стоячих деревьев. В таких случаях на дерево лыкодеры поднимались без лестницы — с помощью веревок из того же мочала.

Пока рубили лес, нередко гибли лошади, из-за сырости и болезней умирали люди. В 1913 году профессор Императорского лесного института Николай Филиппов назвал условия работы мочальников «бесчеловечными и суровыми». Впрочем, Петр Кеппен о трудностях мочального промысла писал с лаконичной строгостью: «Все это естественно и не служит поводом к жалобам».

Сегодня в Букалее сложности добычи коры сведены почти к нулю: кору сдирают в Полх-Майдане с уже срубленных деревьев. Работать в лесу букалейцы не смогли бы при всем желании: почти все деревенские — одинокие женщины за шестьдесят. Молодых семей в деревне только две. Познакомиться с местными жителями нам помогла Нина Белова — фармацевт из Нижнего Новгорода, которая когда-то давно уехала из Букалея учиться. Нина хорошо помнит, как в детстве по ночам «чесала» мочало — помогала матери с работой в артели. По словам Беловой, в Букалее большинство занимается мочальным промыслом в силу привычки, укоренившейся у людей со стародавних времен.

«Раньше в деревне была артель. Из мочала плели рогожу, делали из нее мешки и матрасы; до сих пор в каждом доме стоит станок для рогожи, я покажу вам», — рассказывает наша сопровождающая по дороге в деревню.

Для тех, кто не хочет или не может учиться после школы, такой образ жизни лучше, чем гастарбайтерство в Москве. Ты создаешь что-то из подручных материалов, приносишь людям пользу и сохраняешь традицию предков.

Мы въезжаем на главную и единственную улицу Букалея: по ней гуляют коровы, но не видно ни души. Нина в шутку напоминает, что название деревни переводится с чувашского как «долина быков». С первого взгляда на старинные дома понятно, что Букалей — место, где люди живут прошлым, почти оторванные от современной цивилизации. Раз в сутки сюда заезжает автобус из районного центра, раз в три дня — продуктовая лавка. Электричества и водопровода в деревне нет. Мы идем к первому дому — здесь живет одна из самых старых жительниц Букалея — Евдокия Федоровна Климакова.

Во дворе я на секунду останавливаюсь: в нос ударяет очень сильный специфический аро-мат — нечто среднее между запахами псарни, тухлых яиц и липовых цветов. Евдокия Федоровна, как и все жители Букалея, этого запаха уже не чувствует — от ее одежды пахнет еще сильнее. Аромат сгущается, когда мы подходим к сараю с заготовками. Едва войдя внутрь, понимаем: идти дальше некуда — высокое помещение до потолка забито гниющим мочалом, липовым подкорьем. «Не успеваю работать», — поясняет хозяйка.

Букалейцы производят из мочала два типа изделий — малярные кисти и банные мочалки. Индивидуальных предпринимателей в деревне нет — женщины по старинке, без каких-либо счетов и накладных, продают кисти и мочалки перекупщикам. «Из Ростова приезжают за кистями, ими торгуют на Украине, — рассказывает Евдокия Федоровна. — А мочалки покупают из разных мест, иногда и для салонов красоты». Неожиданное словосочетание в устах восьмидесятилетней женщины из глухой деревни, но она знает, о чем говорит: перекупщики действительно реализуют липовые мочалки — по высокой, к слову, цене — в элитных спа-салонах.

Евдокия Федоровна с трудом ходит, но ловко выхватывает из горы подлубья кусок и показывает, что значит чесать мочало. Раз пятнадцать она проводит мочалом по гребенке из гвоздей, прибитой к полу, и за несколько секунд скручивает полученные волокна узлом — «восьмеркой». Настоящая русская мочалка готова.

«Как вы выбираете кору для сырья?» — спрашиваю я. «Никак, в дело идет все без разбора. Темное мочало используем для кистей, белое — для мочалок», — отвечает женщина.

Век назад такая технология не работала. Лучшую липу крестьяне выбирали заранее, еще до наступления весны. «Зимой мочальник в свободное время должен выискивать в лесной глуши такие места, где растет получше липа, чтобы весной не путаться зря по лесу», — дает четкое указание самоучитель. Лучшей считалась липа среднего возраста диаметром 5 вершков (немногим более 20 сантиметров), растущая на песчаной почве в еловом или пихтовом лесу. Автор бестселлера «Как заготавливать мочалу» объясняет: «Луб, снятый с дерева, растущего на хорошей песчаной почве, весит больше. От старых деревьев луб отстает с трудом, и цвет у него темный». Листья коры собирали в свертки (скáлы), и все было готово ко второму этапу промысла — замачиванию.

Чтобы посмотреть на замочку липовой коры, мы с Ниной направляемся к семье Лены и Алексея — в Букалее у всех свои мочища. В отличие от других, пожилых жителей деревни, эта пара производит мочало большими объемами. В семейном деле участвует даже дочка Лены и Алексея — второклассница Ира.

Сразу после весеннего сбора липовую кору замачивают и оставляют в воде до осени, чтобы луб стал мягким и легко отставал от внешней коры. К счастью, современным мочальникам не нужно думать о доставке коры до мочищ. Раньше транспортировка сырья к реке или запруде была сопряжена со множеством проблем. Телеги застревали в болотистых лесах, и крестьянам приходилось придумывать нестандартные способы перевозки тяжелого груза. Самоучитель мочальников описывал экстравагантную методику, о которой нельзя не упомянуть: изготовление «на скорую руку» салазок из елей. 
«Для салазок нужно вырвать две елки с корнями, загнутыми как крючья, связать их и уложить на них кору», — учит книга. Каким образом крестьяне вырывали елки, автор пособия не уточняет. Но как-то справлялись — мама нашей провожатой Нины Беловой, бросившая промысел всего несколько лет назад из-за проблем со здоровьем, помнит, что подобные салазки делал ее дед.

Мы стучимся в дверь дома Лены и Алексея, и минут через пятнадцать нам открывают ворота. Проходим двор, задний двор, огород и, наконец, оказываемся перед мочищем, которое напоминает пруд c картины «Аленушка». (Я и представить не могла, что через несколько минут окажусь в нем.) Уже знакомый нам запах из сарая Евдокии Федоровны здесь достигает кульминации. Вдоль мочища рядами стоят вéшала — деревянные вешалки для сушки мочала. Семья заготавливает сырье все лето: кора этого года остается в воде до осени, а Алексей тем временем достает из мочища прошлогоднюю кору.

«Почему вы занимаетесь мочалом? Вы молодые люди, в артели не работали. Вам никогда не хотелось заняться чем-то более современным?» — спрашиваю я у Елены. «Я вышла замуж в Букалей, занимаюсь тем же, чем муж», — очень коротко и без эмоций отвечает женщина. Мой интерес кажется ей странным. «Что здесь необычного?» — только и бросает она. По словам Алексея, мочалом заниматься выгодно. Это позволяет работать только пять месяцев в году, а зимой можно найти работу в городе.

Личные мочища появились у букалейцев десять лет назад, когда работавшие рядом с деревней нефтяники выкопали жителям пруды в качестве платы за постой. Раньше кору замачивали в реках или ручьях в лесу — там же, где и сдирали. Иногда один ручей запруживали через каждые десять метров. Мочалу нужна именно стоячая вода, запруда, и тому есть две причины. Во-первых, в этом случае луб точно не унесет течением. Во-вторых, поясняет самоучитель мочальников, «чтобы луб не почернел от воздуха».Осенью кору вынимают из воды и отделяют подкорье. Раньше для этого в Букалее использовали русский инструмент с забавным названием — кочедык (его еще называют лапотным шилом — без кочедыка лапти не сплести). Но со временем в деревне растерялись все кочедыки, а найти новые в современной России оказалось непросто. До сих пор в Букалее рассказывают, как еще в советское время несколько деревенских мастеров поехали за кочедыком в ГУМ, но не нашли там ничего подобного и очень расстроились. Теперь Алексей справляется и без инструмента: отделяет мочало руками, впиваясь ногтями в кору. «Рукой лучше чувствуешь слой, где подкорье отделяется от коры», — поясняет он.

В нос ударяет очень сильный специфический аромат — нечто среднее между запахами псарни, тухлых яиц и липовых цветов. Он сгущается, когда мы подходим к сараю с заготовками. Едва войдя внутрь, понимаем: идти дальше некуда — высокое помещение до потолка забито гниющим мочалом, липовым подкорьем.

Евдокия Федоровна с одной липы получает больше пуда сырья. (В Букалее по-прежнему используют эту меру веса — еще одна частичка прошлого, которое здесь стало настоящим.) В доме сестры Евдокии Федоровны, Татьяны, мочало взвешивают на настоящих пудовых весах 1903 года. Два мастера в Букалее до сих пор занимаются плетением лаптей — но делают это не регулярно, а «когда захочется». Как утверждают лапотные мастера, их продукцию тоже, хотя и нечасто, закупают для спа-салонов — лапти там используют как массажные тапочки. Но по сравнению с кистями и мочалками лапти пользуются меньшим спросом.

Масштабным промыслом мочало стало лишь в России, несмотря на то что «сырье» — липа сердцевидная растет по всей Европе. Почему так сложилось — точного ответа не могут дать ни этнографы, ни культурологи. Зато любопытные комментарии есть у экологов. В 2012 году сотрудники Института лесоведения РАН установили, что у исчезновения ремесла лыкодеров есть как минимум один огромный плюс: после столетий жестокой рубки липа в России за последние 70 лет наконец-то восстановила ареал.

Липа сердцевидная, Tilia cordata, превратилась в объект национального мочального промысла благодаря специфической структуре ствола. Луб — проводящая сок ткань между корой и древесиной — имеется у всех деревьев. Но именно у липы луб самый толстый, прочный и мягкий. Особенно много липового луба уходило на заготовку лаптей — для них срубали совсем молодые деревья. По словам Кеппена, лапти из бересты и вяза были неудобными и быстро чернели. Но даже без лаптей, на одно мочало для рогож, только в 1912 году было срублено 5 миллионов лип! Не случайно Кеппен предлагал расширять производство разных видов ткани и обуви вместо рогожи и лаптей. А еще раньше, в XVIII веке, в России делались попытки выращивать липу. «Липа — одна из основных древесных пород в России, но, если бы мочальный промысел еще век продержался в таком масштабе, дерево рисковало бы стать исчезающим видом», — писал несколько лет назад выдающийся лесовед Лев Рысин.

Сегодня вымирание грозит уже не липе, а ремеслу. Татьяна Федоровна с благодарностью вспоминает даже советские, казалось бы недавние, времена, когда на липовое мочало был стабильный спрос. «У нас в области каждый школьник, отправляясь в лагерь, должен был иметь при себе мочалку. Летом мы продавали их на весь год», — рассказывает женщина.

Про будущее в Букалее никто не говорит — вопросы на эту тему задавать здесь, похоже, неприлично. Пожилые женщины вспоминают прошлое, а молодые семьи предпочитают жить настоящим. «Если будет нужно, переедем», — говорит Елена. На обратной дороге из Букалея Нина Белова убеждает нас, что мочало — очень выгодное занятие для ее земляков: «На мочало есть спрос, и никто не возился бы с лыком, если бы это не окупалось с лихвой». Наша провожатая задумывается на несколько минут и продолжает: «Для тех, кто не хочет или не может учиться после школы, такой образ жизни лучше, чем гастарбайтерство в Москве. Ты создаешь что-то из подручных материалов, приносишь людям пользу и сохраняешь традицию предков». В голове в сотый раз за эти дни проносятся строки из детства: «На дворе был кол, на колу — мочало; начинай сначала!». Теперь я понимаю их смысл и значение.

Тоже интересно

Исчезающий вид: русский крестьянин