Таким образом, России в Крымской войне противостояли три мощных империи с многократно превосходящим её возможности ресурсным и человеческим потенциалом. Государство Сардиния (не существующее ныне), участвующее во враждебной коалиции и «самоутверждавшееся» таким образом на международной арене, тоже следует принимать в расчёт, поскольку оно, в тот момент, владело Северной Италией — наиболее экономически развитой частью страны и выставило на «Восточный фронт» 15000 солдат. Следует учесть, что ко вступлению в войну (против России) готовились — усиливающаяся Пруссия (в скором времени объединившая германские земли); Швеция, мечтавшая об историческом реванше после собственного геополитического провала в XVIII веке, и Австрийская империя (спасённая за несколько лет до Крымской войны от развала российскими войсками, подавившими венгерское восстание), также находившаяся практически в зените своего могущества и сосредоточившая на границе с Россией (в Галиции и Трансильвании) огромную армию для возможного вторжения.

Соответственно, в армиях противостоящих России держав были представители десятков народов и этнических групп со всего земного шара: помимо англичан (с шотландцами и ирландцами), французов и турок, были марокканцы, ливийцы, египтяне, тунисцы, новозеландцы, австралийцы и пр., а также масса добровольцев со всего мира (в основном, поляки, венгры, хорваты). Отметим, справедливости ради, что иностранные «солдаты удачи» были и в рядах русской армии (как, например, аргентинский генерал Бенигно Виллануэва).

В годы Крымской войны Россия противостояла и врагам внутренним: активизировавшимся, при поддержке англичан, горцам Кавказа, пытавшихся, помимо «обычных» боевых действий, захватить Екатеринодар, а также крымским татарам, совершивших (тогда — впервые) то, что в XX веке назовут «актом коллективного предательства», т.е. оказавших поддержку оккупационным войскам в Крыму...

Была ли Россия отсталой?

Около года войска трёх империй с колоссальными потерями штурмуют средней величины российский город (Севастополь), теряют сотни тысяч солдат, занимают половину(!) его и объявляют это... величайшим (?!) успехом (после чего, в честь одержанных побед, начинают вводить в топонимику европейских городов русские названия: мост Альма, бульвар Севастополь в Париже и пр.). В то же время в Закавказье заведомо слабейшие русские части громят превосходящие турецкие силы, захватывая Карс и Баязет, чем сводят военные действия в уверенной «боевой ничьей». Все военно-морские операции (рейдовые и десантные) союзников по периметру российских морских границ закончились провалом. Множество кораблей союзников подорвались на русских минах.

Весьма показательно, что правительства стран антироссийской коалиции, их высшее военное командование и не думали «развивать успех», направляясь в Россию далее», поскольку самые отчаянные и воинственные головы на Западе понимали самоубийственность этого шага. К тому же, исчерпав к лету 1855 г. свой мобилизационный потенциал, союзники идут на достаточно рискованные мероприятия: англичане, например, уменьшают гарнизоны Мальты и Гибралтара, а также готовят к отправке в Россию часть войск из Индии, что грозило ослаблением важнейших геостратегических направлений и внутренними беспорядками на подчиненных территориях...

Часто муссируемый в историографии фактор военно-технической отсталости России, и, в силу этого, её неготовности к масштабной войне, до некоторой степени, имел место быть: в России действительно недоставало (не по факту наличия, а по нужному количеству) паровых судов, нарезного оружия (которое имелось в достаточном количестве, но им были вооружены, ввиду, очевидно, ошибок тогдашней логистики, исключительно внутренние гарнизоны, что составляет одну из загадок войны). Но в конкретных реалиях войны эти недостатки были значительно нивелированы, поскольку во многих отношениях военно-тактическая и стратегическая мысль не ушла далеко от уровня эпохи наполеоновских войн (боевое построение и развёртывание, маневрирование, атакующие и защитные порядки и пр.).

Автор возьмет на себя смелость утверждать, что различия гладкоствольного и нарезного оружия той эпохи не давали особых преимуществ оружию нарезному при возможной эффективной стрельбе (из оружия обоих видов) максимум на 150-200 метров, разнясь лишь в схеме прицеливания. Пресловутый тезис о том, что русские (гладкоствольные ) ружья били на 600 шагов, а английские штуцера – на 1200, что явилось одним из решающих фактором войны, при всей очевидности тактико-технических данных, не выдерживает критики ввиду физической невозможности стрелкам поражать цели на таких расстояниях (если это не охота на слонов в пустыне, а борьба на пересечённой и изрытой местности). Русская же артиллерия того времени находилась на вполне достойном уровне, как и наука наземно-подземной и морской минной войны.

Русская армия в годы войны не развалилась и не дрогнула, а, напротив, показала себя как исключительно боеспособное, профессиональное и слаженное сообщество (в противовес вороватому российскому интендантству), обладавшее высокой морально-психологической устойчивостью, в том числе, и к высоким потерям, чего не наблюдалось в армиях противников, где был высок процент «уклонистов» и дезертиров». Непосредственно в боях принимало участие менее трети русских войск, вынужденных прикрывать границы на юго-востоке, северо-западе, прочих направлениях, защищая страну от возможных вторжений. Как отметил исследователь темы А.В. Кухарук: «мобилизационный потенциал Российской империи позволил, несмотря на потери, развернуть почти двухмиллионную армию».

К концу войны количество мобилизованных и призванных в народное ополчение (которое практически не принимало участия в боевых действиях) более чем втрое превышало цифры начального периода войны. «Качественная» категория — «николаевский солдат» — стала синонимом высочайшей выучки, дисциплины и примером достойного исполнения воинского долга. «Война была проиграна, — отметил историк О.Р.Айрапетов, — но без колоссальных поражений. Уроки войны … учли, проведя на французский манер военную реформу Д.А.Милютина, в результате которой уничтожили всё то, что было хорошего в николаевской армии»...

Единственно, в чём мы проиграли, так это в так называемой информационной войне. Любопытно, что самые яркие и организующие общественное мнение Европы в «нужном» направлении статьи, брошюры и т. д. написали тогда не вовсе не европейцы, а турецкие разведчики под прикрытием журналистов в Бельгии: Рустем-бей и Саид-бей. Всех их нужной информацией и субсидиями сам военный министр Порты Али Реза-паша. Западному общественному мнению был преподнесён ярко и талантливо обрисованный «коллективный портрет» России как европейского и мирового монстра, якобы преследующего всё «передовое» и «прогрессивное»...

Сами себе объявили поражение

Финансово-экономическое положение России за годы войны хоть серьёзно и ухудшилось, но отнюдь не выглядело катастрофичным, как, например, в Турции, окончательно «севшей» на иностранные займы и утратившей, в итоге, финансовую стабильность и внешнеполитическую самостоятельность. Экономика Англии и Франции пострадала в неменьшей степени и появлялись признаки внутренних беспорядков; к тому же армии этих стран никогда не знали такого количества дезертиров, как в годы «победоносной» Крымской войны, что неудивительно, учитывая колоссальную разницу в морально-психологической мотивации противоборствующих сторон.

Несмотря на довольно скромный для противников России результат войны, зафиксированный Парижским мирным договором (и многочисленные споры в позднейшей историографии о победителях реальных и мнимых), феномен Крымской войны заключается ещё и в своеобразии восприятия её событий «русским – советским – российским» обществом которое на протяжении более чем полутора веков убеждено, в большинстве своём, что Крымская эпопея есть не что иное, как тяжелое и унизительное поражение, обусловленное негативными факторами, о которых говорилось выше...

Для русского общества XIX в., уже привыкшего к постоянным (за редким исключением) победам русской армии на протяжении последних 150 лет и ещё находившимся в эйфории последнего триумфа 1812—1815 гг., весьма спорный, со многих точек зрения, проигрыш в Крымской кампании означал шок и подлинную трагедию, заключавшуюся, для многих, в невозможности «встраивания» Крымской «конструкции» в эту коллективную победную ментальность.

Парадоксальным образом и советское общество подхватывает «эстафету» негативного восприятия крымских событий, но уже на новых идеологических основаниях, утверждавших порочность и нежизнеспособность старого строя и «директивно» усматривавших закономерности в его военном поражении — что само по себе на долгие годы исключило саму возможность объективного рассмотрения событий.

Увы, современное российское общество, несмотря на множество доводимых сегодня до сведения фактов, противоречащих устойчивой «пораженческой» теории, продолжает пребывать в состоянии прежней морально-психологической инерции мышления относительно взглядов на ведение и результаты Крымской войны.

Расхожее определение В.И.Ленина, повторившего, в основных чертах, тезисы Энгельса (тогда — военного обозревателя английских(!) газет) о том, что Крымская война показала «гнилость и бессилие» царской России, к сожалению остаётся, по-прежнему, «красочным» и стереотипизированным в общей характеристике конфликта. Хотя, на самом деле, России удалось вполне достойно выстоять в жестокой схватке с сильнейшими державами мира; сохранить статус-кво Святых мест в Палестине и добиться приемлемых предложений о мире от донельзя измученных и деморализованных врагов...

Дмитрий Николаев, кандидат исторических наук, специально для «Посольского приказа»